Минаев Дмитрий. Произведения

Уж много лет без утомленья
Ведут войну два поколенья,
Кровавую войну;
И в наши дни в любой газете
Вступают в бой "Отцы" и "Дети",
Разят друг друга те и эти,
Как прежде, в старину.

Мы проводили как умели
Двух поколений параллели
Сквозь мглу и сквозь туман.
Но разлетелся пар тумана:
Лишь от Тургенева Ивана
Дождались нового романа -
Наш спор решил роман.

И мы воскликнули в задоре:
"Кто устоит в неравном споре?"
Которое ж из двух?
Кто победил? кто лучших правил?
Кто уважать себя заставил:
Базаров ли, Кирсанов Павел,
Ласкающий наш слух?

В его лицо вглядитесь строже:
Какая нежность, тонкость кожи!
Как снег бела рука.
В речах, в приемах — такт и мера,
Величье лондонского "сэра", -
Ведь без духов, без несессера
И жизнь ему тяжка.

А что за нравственность! О боги!
Он перед Феничкой, в тревоге,
Как гимназист, дрожит;
За мужика вступаясь в споре,
Он иногда, при всей конторе,
Рисуясь с братом в разговоре,
"Du calme, du calme!" — твердит.
{* Спокойствие, спокойствие! (Франц.) — Ред.}

Свое воспитывая тело,
Он дело делает без дела,
Пленяя старых дам;
Садится в ванну, спать ложася,
Питает ужас к новой расе,
Как лев на Брюлевской террасе
Гуляя по утрам.

Вот старой прессы представитель.
Вы с ним Базарова сравните ль?
Едва ли, господа!
Героя видно по приметам,
А в нигилисте мрачном этом,
С его лекарствами, с ланцетом,
Геройства нет следа.

Он в красоте лишь видит формы,
Готов уснуть при звуках "Нормы",
Он отрицает и…
Он ест и пьет, как все мы тоже,
С Петром беседует в прихожей,
И даже с горничной, о боже!
Играть готов идти.

Как циник самый образцовый,
Он стан madame де-Одинцовой
К своей груди прижал,
И даже — дерзость ведь какая, -
Гостеприимства прав не зная,
Однажды Феню, обнимая,
В саду поцеловал.

Кто ж нам милей: старик Кирсанов,
Любитель фесок и кальянов,
Российский Тогенбург?
Иль он, друг черни и базаров,
Переродившийся Инсаров -
Лягушек режущий Базаров,
Неряха и хирург?

Ответ готов: ведь мы недаром
Имеем слабость к русским барам -
Несите ж им венцы!
И мы, решая всё на свете,
Вопросы разрешили эти…
Кто нам милей — отцы иль дети?
Отцы! отцы! отцы!

1862

---

Губернская фотография

О, муза волжская! Садись-ка
И, не стыдясь, без покрывал,
Всем обитателям Симбирска
Сложи пристойный мадригал.

Воспой помещичьи заразы,
Землевладельцев плач и гам,
И наших барышень проказы,
И прогрессивность наших дам…

Воспой все редкости Юрлова
И оскоплённый наш бульвар,
Гальванопластику Бычкова,
Театр, два клуба и базар.

Почти клобук архиерея  
И шлейф игуменьи-брюзги
Житьё Фатьянова Андрея
И всех Бестужевых мозги;

Отчизну воблы, грязи, сплетен,
Где Тумский – верен старине,
Где наш соборный поп Охотин
Кадит Христу и сатане.

Давно, по милости Зевеса,
Переступив через порог,
Тень современного прогресса
Зашла в наш тихий городок.

И вот теперь друзей Свияги,
Пою гражданский идеал,
И, как певец Симбирской саги,
Жду славных лавров и похвал.
Поставив ящик фотографа
И против правды не греша,
С кого ж начну? Хоть с фата Графа
Или с Хохловских антраша.

Мне всё равно! Мне каждый житель
И мил и дорог был всегда.
Ведь даже сам убогий Диттель
Хоть слова стоит, господа.

Благослови ж, отец Евгений,
Меня с приволжского Венца,
Чтоб, без особых приключений,
Довёл я песню до конца.

Пою тебя, святой владыка,
За то, что кистью всей руки
В обедню, близ святого лика,
Дьячкам ты ставишь синяки.

Ты перл российских семинарий,
Резерв для будущих мощей,
С церквей берущий гонорарий
И служек бьющий, как кащей.

На барынь смотришь ты сурово,
Не ешь цыплят на серебре,
И не посмеет уж Бычкова
С тобой шептаться в алтаре.

Пускай она отцветшей львицей,
Оплакав прошлые мечты,
Над Феодотьевой гробницей
Роняет слёзы и цветы.

Пою тот край, где на сто милей
Никто собрата не предаст,
Где только Черников Василий
На надувательства горазд;

Где Трубецкой, в проказах чванства,
Всех наглой роскошью дивит
И, к славе дряхлого дворянства,
Жену шутами веселит,

И, мужиков лишая крова,
Бросает деньги круглый год;
На лбу написано два слова:
«Аристократ и идиот!»

Где, в взятку веруя, как в фатум,
Живёт побором Бобылёв,
И неприличным смотрит фатом
Его племянник – Горчаков,

Владелец изб и буераков,
Везде храня свой важный тон,
Там клялся мне в глаза Киндяков,
Что он – Луи-Наполеон.

И там, блистая высшим тоном,
Щедра на пылкие слова,
Роман любви с Наполеоном
Кончает Бабкина вдова.

Там сам Студитский, друг номадов,
Блуждает грязен и не брит,
И вольнодумец Виноградов
Умом Нечаева дивит,

Глядит Шидловский либералом,
Крестьян считает за детей,
И в то же время за бокалом
Читает речи в честь плетей.

А вот и он, Наумов Павел,
В среде дворянской – медный лоб,
Себя повсюду он прославил,
Как мракобесец и холоп.

Там алчет мужа Лазаревич,
И грязно хвалится Манштет,
Там слабоумный пан Жиркевич
Живёт зачем-то много лет.

Там Эйзрих тянет доппель-кюмель
И уши музыкой дерёт;
Там, отговев, святоша Руммель
Дочь старикашке продаёт.

И ты, дворянский предводитель,
Ты, жертва жениных затей,
Хотя считаешься родитель,
Но не своих – чужих детей.

А вот Вишневский, точно старый
Педагогический нарост,
И всею проклятый Самарой
Бюрократический прохвост.

Поклонник взяток и амура,
Наш стряпчий вьётся здесь ужом
И за помещиком Качура
Стоит услужливым пажом.

А вот Иванов пухлолицый:
Он двух дражайших с рук скачал,
И от солдатских амуниций
Умел составить капитал.

У нас Сегеди процветают:
Они в гостях, как голубки,
А дома спорят и ломают
В кровавой драке чубуки.

И ты, Языкова Прасковья,
С огромной сворою родства,
Предмет похвал и пустословья,
Пример красы и мотовства!

Твои расхожие тетради
Одни наполнят весь сундук,
И раз в Италии в закладе
Тебя оставил твой супруг.

А где ж сестра твоя по крови?
Она, забывши древний род,
Нашла супруга в Белякове,
К нему заехав на завод.

А вот Бестужевых два братца,
Димитрий, словно Голиаф,
Готов на выборах подраться,
У Борушенки всё пожрав.

Другой же брат достоин брата:
Он мысли здравой вечный враг.
Но стоит пули и булата
Его классический кулак.

А дядя их – старик мудрёный:
Прислуге челюсти ломал
И в то же время пред иконой
В углу акафисты читал.

А вот великий в разговоре,
Всегда неясный, как туман,
Лакеев бьющий con amore
Дантист Зимнинский Валерьян!

Нам милы Хвощинских два лика, –   
Пусть их спасёт Далай-Лама, –
Жена высокая, как пика,
А муж высокого ума.

А вот в столыпинских чертогах
Сидит старуха-нетопырь,
А внучки ждут, когда ж на дрогах
Свезут бабусю в монастырь.

Пою тот край, где Сёль до пятен
Детей колотит кулаком
И где посредник наш Лопатин
Годится только в жёлтый дом;
 
Где Ренненкампф ломает Штольца
И врёт до поту Якобсон,
Где нет проходу от Бернгольца
И пьёт без просыпу Барон,

Блажит Каханова малютка,
Дурит «неистовый Верок»,
И развращает швеек Буско
За пару бронзовых серёг;

Где Пётр Мещеринов мучнистый
Хитрит сегодня, как вчера,
И Докучаев голосистый
Ну так и смотрит в шулера;

Где за объятия девчонок
Наш Алопеус жизнь отдаст,
И всё попрежнему «бочонок» –  
Сонлив, и глуп, и коренаст;

Где очень разумом обижен
Издревле Нейковых весь род;
Где Александр Петрович Крыжин
Ползком пред сильными ползёт.

Пою тот край, где поражает
С Венца открывшийся ландшафт
И где за взятку не считает
Подарок тайный – Брудершафт;

Где исковерканный развратом
Кудрявцев спит тревожным сном
И отставным глядит пиратом
В своём гареме крепостном;

Где бродят два Юрловых старца,
Как пара высохших акрид,
Где Станислав на шее Шварца
Его и в грёзах веселит;

Где наш «казак», беглец из Спарты,
Плывёт, как рыба, вдоль реки,
Где служат Лазареву карты,
Все очищая кошельки,

Гарцует в откупе Алаев,
Косит «Пияша» на софе,
Дрожит пред Глинкой Баратаев
И порет дичь почтмейстер Фе,

О модных думая покроях,
Мадам de Volcoff рвётся в знать
И о жоржзандовских героях
Ужасно любит рассуждать;

Где ты, затянутый до боли,
Гермафродит между мужчин,
Изящный только в женской роли,
Живёшь, Пузинский Константин;

Где на родительской блуднице
Женился юный Каблуков,
И две Сабаниных сестрицы
Во сне лишь видят женихов;

Где Соколовский, наш писатель,
Всех обличать готов в глаза,
И где Арапов – председатель
Ни в чём не смыслит ни аза;

Где прогрессистов каждый шорох
Везде преследуют, как бич,
Где очень дорог нынче порох,
Но дешева ужасно дичь.

Мне мил наш город! Там не знают,
Как обойтись без карт и сна,
Там и дивят и поражают
Всех шаровары Фомина.

Там Протопопов по картинке,
Как хлыщ, раскрашен и завит,
Там от речей хромого Глинки
У всех проходит аппетит.

Там Скорняков, в душе невинен,
Забрал имущество вдовы;
Там с тонкой сметкою Космынин,
А голова без головы.

Там мать-игуменья сердито
Белиц на клиросе бранит,
И фарс Красовской Маргариты
Ничьих сердец не шевелит.

И там Валуев, с кислой миной,
Гербы за деньги уступил,
Там Корф – начальник лошадиный –
В трактире Семячкина бил.

Там для невест, средь молодёжи,
Арапов-сын – завидный муж;
Там лезет Нестеров из кожи,
Чтоб отыграть вчерашний куш.

Там от больных здоров Евланов,
Плетёт Тельнова дребедень,
С своей супругой Поливанов
Воюют целый божий день,

И Фейербахом мозг разжижа,
Всегда рассеян и здоров,
Лишь страждет умственною грыжей
Неизлечимый Гончаров.

Там Беседовский с гривой чёрной
Живёт с Кокушкиной в ладу
И со вдовицею Подгорной
Клубничку кушает в саду.

Там бьёт Герасимов баклуши
И там (к концу мы припасли)
Теперь Москвитинские уши
До nес plus ultra доросли.

Там всем губернским мандаринам,
Их наслажденьям, их перинам
Верна наследственная лень,
Ведь там за каждым гражданином
Стоит Аскоченского тень.

Для них – труды печатных литер
Есть порожденье адских сил,
Над их главами сам Юпитер
Свое копьё бы притупил…

Пока довольно! Берег! Берег!.,
Но я боюсь, не без причин,
От дам дождаться лишь истерик
И грозной брани от мужчин.

Хоть в нашей жизни тёмных пятен
Нашёл я много, господа!..
Но всё же «сладок и приятен
Нам дым отечества» всегда.

1861

---

У нас бульвар устроили

У нас бульвар устроили
Средь улицы Большой.
Но не блестит уж нынче он
Шумливой суетой.
Когда он был новинкою,
Гуляли стар и млад.
Смеялись и злословили,
Казали свой наряд.
1854